ВОСКРЕСЕНИЕ

Серёга снег у ворот чистил. Навалило нынче, не провернуть. Мимо Вован идёт. Радостный такой, только опухший.

- Привет рабочему классу! Бох в помощь!

- Здарова! Бох-то – бох, да сам бы помог!

- Не, не могу, другим разом. Вишь – поправку взял, хвораю, - Вован достал из-за пазухи чекушку, - спиртяга, будешь?

- Не, Вован, спасибо, конечно, я ж в завязке. А ты у кого взял?

- Дык у Нинки. Дёшево и сердито.

- А… Понятно. А Мишка-то, сосед мой, вот тоже у Нинки взял. И помер.

- Ётить! Когда??? Я ж его третьего дня видел!

- Дык он ещё на той неделе помер. А ты чё, не знал, что ли?!

- Не… не знал… Как это? Я ж его… третьего дня…

- Да ты слушай! Он в этот раз уже две недели бухал. А на какие шиши? Вот то-то, что хер знает! Короче, побёг к Нинке, вымолил в долг чекушок…

- Такой?!

- Такой. Да ты слушай, я ж рассказываю!

И Серёга рассказал. Мишка этот, сосед его, шебутной какой-то по жизни, всё у него «не слава богу». За что ни возьмётся, бросит, за другое хватается. То народ на забастовку собирает, то в сельсовете разборку учинит… Ну и выпить не дурак, конечно. Дураки-то не пьют, кто им нальёт?! Первая баба его долго терпела, годов пять, почитай. Потом выгнала, сказав вдогонку: «Нет мужиков и это не мужик!» Но ведь оно же не тонет. Вот и Мишка выплыл. Уж как-то уболтал Вальку Матрёнину, вдову. Пригрела. И давай она от него детей рожать! А кормить кому? Он-то всё в поиске, некогда зарабатывать. То забор в садике кинется красить, но испохабит, и не заплатят ему, то, вишь, в баянисты пойдёт. Только там играть надо, а он всё чего-то изобретает. Выгонят, он пойдёт, с горя напьётся. Приползёт домой, баба его

спрашивает: «Денег-то дай, ребятёшек чем кормить?!» Так он ей со зла кулаком по морде. Так шибанёт, что та от стены до стены летит, только что мозги не наружу. Ребятёшки в рёв, а этот садится за стол, не разуваясь, закурит и орёт, мол, жрать давай, паскуда! Вот так. Он пьёт, курит в доме и дерётся, а она от него детей рожает. Бабы уж сколь говорили, мол, уходи от него, чё так мучиться! Так она своё, дескать, какой-никакой, а муж. Он же и хороший бывает. Иногда. Когда детей ей делает…

Валя на трёх работах работала – дояркой на ферме, техничкой в школе и ещё в конторе полы мыла. Не всегда успевала, правда, но начальство с понятием относилось, понимало суть вопроса. Детей же кормить…

Спала Валентина мало – если урвёт за сутки часика четыре, то уже хорошо. И вот как-то раз угорела баба. Шла с дойки и упала, сознание потеряла. Скорую из района вызывать – год не дождёшься, её сам председатель на «Уазике» отвёз в больницу. А Мишка обшарил всю избу и нашёл за рамой с зеркалом заначку – Валя на сапожки резиновые откладывала старшей дочке, всё не в драных галошах по грязи ходить, одиннадцатый год уж пошёл. Выгнал ребятёшек, всех, пятерых, с двухлетним Илюшкой, к тёще, а сам запировал. На три дня хватило сапожки пропивать. Потом к Нинке, в долг. Мол, Валька отдаст. Нинка давала, пока не узнала, что Валя в больнице. Он ещё одну чекушку выревел. Принёс домой. Соображает, что мало будет. Смотрит, а в углу

целая поллитра стоит. Понюхал – не то спирт, не то ацетон, не то сивуха какая. Ну и хрен с ним! Слил всё в двухлитровую банку, водой чуток разбавил…

Очнулся Мишка от колокольного звона. Колокола били в голове. Гулко, раскатисто. С каждым ударом ему казалось, что голова вот-вот лопнет. Воняло блевотиной и ещё чем-то, дюже неприятным. Было темно и холодно. Кажется, какой-то сарай, на ощупь – грязные доски с соломой.

- Ну что, падла, очухался?! – голос звучал откуда-то сверху, но доставал до самых потрохов, выворачивая наизнанку. Похож был на голос Бабы-Яги, только ещё страшнее, как из могилы. – Вижу, мразь, шевелишься! Ты что же, сучий выкормыш, удумал?! Сдохнуть захотел?! А хера ты видел?!

Кто-то ужасно больно пнул Мишку в живот. Так больно, что он обоссался.

- Мне делать больше неча, да, падаль?! У меня вон, старуха Демьяниха второй день помирает! Завтра дед Матвеев помрёт. Так они ветераны, заслужили! А кто ты есть? Кто ты есть, харчок поганый?!

Мишку затошнило. Накатил адский, животный страх.

- Дык Мишка же я…

Снова пнули в живот.

- Мразь ты ползучая, это твоё имя. Ты пошто ребятёшек выгнал?! Ты пошто жену довёл до полусмерти, выродок? А

тёща чего тебе сделала? За что ты ей ворота выставил??? А теперь хорошим захотел стать, падла? Сдохнуть, мол, смерть всё спишет?! Кто тебя хоронить должен, сукоедина помойная??? Ты денег на это оставил??? А ты знашь, что у жены твоей выкидыш? Что девочка бы родилась, а теперь не будет??? А ты знашь, что Валя даже помереть не может только потому, что дети сиротами останутся при живом отце?! Что ты сделал в этой жизни, чтоб тебя мужиком-то можно было назвать??? Баб драл? Так ведь каждая из них верила, что ты мужем станешь, а ты про них трепался на каждом углу! Водку жрал? Так это не мужик ты, а синяк блевотный! Ну, так кто ты есть???

Мишка зарыдал. Его трясло, он захлёбывался слезами и собственной рвотой. Всё это казалось адом, ужасающей бесконечностью. А кто-то сверху, страшный и беспощадный, долбил и долбил его словами-кувалдами, обвиняя, как в приговоре суда, в стольких грехах, что кому-то могло показаться – это говорится не про одного, это читается про целый легион. Через кашель и спазмы Мишка прохрипел:

- Кто ты?

- Я-то? Считай, что я – твоя совесть. Или Смерть. Или Жизнь. Какая тебе разница?

- За что ты меня так?!

- А ты не понял? Кто, кроме тебя, будет исправлять то, что ты натворил?! И не вздумай вешаться, говно! Я тебе не дам

сдохнуть! Понял?! – кто-то с размаху пнул Мишку сапогом в грудь, Мишка отключился.

В этот раз он очнулся от пулемётной очереди. Это выбивали дробь его собственные зубы. Холод был не то, что собачий, холодно было ну просто адски. Руки и ноги свело судорогой. Мишку дико колбасило. Он дотянулся до места, где должна была быть его голова, но нащупал мешок. Стянув его, Мишка увидел дверь сарая, через которую снаружи пробивался свет. Мишка встал на четвереньки и пополз к двери.

Розовый рассвет только начинал греть восточную сторону неба. Морозный воздух рвал Мишкины лёгкие. Непонятно, чей сарай, чей огород. Кое-как перебравшись через жерди забора, Мишка пополз по санному следу. Снег на руках уже не таял. Всё тело ломило, как будто по нему проехал бульдозер. Одуревший от боли, страха и холода, Мишка всё же соображал, что нужно доползти до дому. Всё равно ведь ему пообещали, что сдохнуть не дадут. Он полз изо всех сил. Полз и понимал, что он – уже не он. Что ему дали шанс. Что даже эта боль – аванс для него. У него не было выбора.

Мишка нашёл дорогу до дома. Первым делом затопил печь. Потом стянул с себя то подобие одежды, в котором он был. Надел штаны и рубаху, нашёл старые валенки. Огляделся. Потом пошёл во двор. В дальнем углу стояла сломанная снеговая лопата. Мишка починил её. Потом расчистил снег со двора. Потом перед двором. Пар с него

валил, будто он только что из бани. Сил не было, всё ныло, руки, ноги, грудина… Мишка встал на колени, стал работать ползком. Сложил из снега детскую горку, отдышался, потом полил её водой из колонки, вымок весь. Нашёл в доме ещё какие-то штаны, старую куртку, снова переоделся. Вычистил снег перед тёщиным домом. Дети с диким удивлением таращились на него в окно. И тёща. Но никто не вышел, боялись, что это новая причуда по-пьяни. Поставил тёщины ворота на место, потом истопил баню, перестирал там свою блевотину и то, что валялось в углу, напарился сам. Развесил на верёвках, завёл будильник на пять утра и лёг спать. Утром нужно было как-то добраться в район, к жене. Добыть хоть яблок, что ли. Прощения он не ждал, нужно было просто помочь. Ведь жена…

Мишку снова скрутило. Только уже от другой боли – от дикой виноватой тоски. Слёзы потекли ручьём. Но он дал себе слово не жаловаться и не жалеть себя. Мишка растянул рот пальцами от уха до уха. Он изо всех сил хотел улыбаться своему будущему. Жалеть его было некому, но и слёзы лить теперь никак нельзя. Мишка соскочил с постели, включил свет. Времени до утра был целый вагон. Достал тетрадку, карандаш, стал писать план. То есть то, что нужно сделать в ближайшее время. Тетрадь кончилась, нашёл в чулане ещё одну. Когда и вторая заканчивалась, Мишка остановился, чтобы прикинуть, сколько времени понадобится, чтобы всё сделать. Как ни крути, а лет двадцать на круг выходило. Это если без выходных. Ну, а про выходные он теперь и не

вспомнит. Хорошо. Ещё же на работу надо устроиться. А кому он нужен? Мишка всхлипнул, задумался… «А нихера! В кочегарку пойду, там всегда нужны», - придумал и успокоился. После пошёл в сени, нашёл топор. Забил клин в топорище, чтоб не болталось, взял камень, наточил. Потом наточил все ножи. Направил мясорубку. После сел и задумался: «Ведь и раньше мог это сделать. Кто мешал-то? Сам себе и мешал. И Вальке с детями жись портил. И тёще… А щас чего? Подико и не простят. А если даже простят, стока натворил! Да и не в прощении дело. Эх!..»

Денег, чтобы купить Валентине яблок, так и не было. И взять негде. А ехать надо. Мишка побрился. Одел то, что постирал, всё ж почище. И пошёл к соседу Серёге. У Серёги жигуль. И деньги всегда. Потому что работает и не пьёт почти.

- Миша, ты чё? Денег не дам!

- Серёг, погодь! Я всё понимаю. Тут история такая…

- Да знаю я твою историю. Жена в больнице, а ты бухаешь!

- Ну ты дай сказать-то!!! Серёг, погоди. Не гони. Валюха в больнице, это понятно. Изработалась она. Из-за меня, Серёга. Да. И скинула. Понимаешь? Серёга, ты только послушай. Мне не на бухло денег надо. Я поехать к ней хочу. На автобус надо. И на гостинец. Серёга! Я правду говорю! – Мишка упал на колени перед Серёгой, из глаз слёзы хлынули. Но Мишка помнил про улыбку и растянул рот. Лучше бы он этого не

делал, Серёга аж отшатнулся, вздрогнув от вида жуткой гримасы.

- Серёга, я дрова тебе переколю, картоху по весне посажу, полоть буду и огребать! И денег я в долг прошу. Серёга, можешь на всю деревню меня гандоном называть, если я не отдам! Серёга, очень надо!

- Ты чё, Мишка? Встань, давай. Сдурел, что ли? Ладно, ладно. Погодь малость. Я сам тебя свожу, а то ты не такой какой-то.

По дороге Мишка рассказал Серёге, что помер, и что с ним потом случилось. И что разговаривал с этой, как её… У Мишки язык не повернулся сказать. Серёга понимал, что случилось такое, чего он не видел никогда. И потому не перебивал.

Они приехали в район, заскочили на рынок, купили яблок, груш, апельсинов. Всё это Серёга рассовал по пакетам. Часть оставили в машине, Мишкиным ребятишкам, часть отнесли Вале. Только Мишку не пустили, пришлось передать через санитарку.

Назад Мишка ехал задумчивый, но почти радостный. Долго молчали, потом Серёга сказал:

- Миша, ты это… ничего мне не должен.

- Как это? Серёг, сколь всего набрал! И машина ещё, бензин…

- Всё! Я сказал. Не для тебя, детей твоих ради. А ты давай-ка к нам, на железку. Я поговорю, с кем надо.

У Мишки на лице снова изобразился оскал дракона.

- Серёг… Да я… Ну ты… Да я же всё для тебя!

Вечером Мишка принёс фрукты к тёще. Положил на крыльцо, постучал в окно и отбежал. Вышла старшая дочь. Увидела пакет с фруктами, взяла, огляделась по сторонам и зашла в избу. «Ага, - обрадовался Мишка, - пусть праздник у вас будет!»

Вот, примерно так, но только без деталей и намного короче, Серёга обсказал Вовану Мишкину историю. Это же не сплетня. Просто кто-то должен понять человека, даже если он умер. И объяснить другим, почему он воскрес.

Вован ещё потоптался, они снова закурили.

- Дык чё, Мишка теперь не пьёт, штоли?

- И не курит. Мы когда назад ехали, я закурил, так его чуть не стошнило. Прикинь!

- Во, блин, закодировался!

- Да нахрена бы такая кодировка нужна!

- Ну да, точно. Серёга, чего-то я расхотел эту бадягу пить. Забери себе, а?

- А мне на кой?

- Дык в омыватель, спирт же!

- А ты? Болеешь ведь!

- Да чё я… Чаем отойду, всё лучше, а то вот так кони и двинешь! Да и Танька уж дуется… Пойду, тоже надо снег чистить. Не бабье это дело!

- Давай. Удачи тебе!

- И тебе, Серёга! Будь!...

Антонов О. А.
Из книги "Вечерком на завалинке"

Рейтинг поста:  +13