Продолжение обещанное-про бабушку не мою...

ЛЮБИМОЙ БАБУШКЕ ПАХОМКОВОЙ МАРИИ СТЕПАНОВНЕ ПОСВЯЩАЮ! Татьяна Карпина. ( отрывок из воспоминаний).

Наутро, когда все дела были сделаны, бабушка села за ставины ткать половики. Половики эти мы называли «дорожки». В руках у бабули челнок, который сделал мой папа. К челноку она прикрепила из клубочка разорванную на длинные полосы тряпочку. Потом она передвинула ногами внизу на полу смешные лыжи. Вверху раздвинулись нитки, и между ними бабушка челноком просунула полоску ткани. Затем ногами опять поменяла местами лыжи, и нитки соединялись. Полоска ткани оставалась среди ниток, зажатая. Так получался половик. Бабушка делала это быстро и ещё пела песню. Пела она красиво, но очень грустные песни. Когда начинала петь песню « Окрасился месяц багрянцем, а волны бушуют у скал. Поедем, красотка, кататься, давно я тебя поджидал….», слёзы набегали на её глаза. Пела она эту песню часто и всегда плакала. Наверное, эта песня ей что–то напоминала. Я любила сидеть рядом с бабушкой и перебирать разноцветные клубочки. Эти клубочки были сделаны из нашей старой одежды. Я играла с ними и подавала бабушке нужный по цвету клубочек.

–« Бабушка, зачем ты разорвала своё синее платье на полоски?»– спросила я.
–« Танюшка, да оно уж старое было, всё вытрепалось до дыр. А в половике синие полосы баско выглядят. Да вот не будет миня на белом свете, возьмёшь половик– то и скажешь, что бабкино платье тут. И мне легче на том свете –то будет. Возрадуюсь, что внука помнит.»

–« Что ты говоришь, бабуля? Ты всегда будешь жить. Кто моих детей разуму научит? Ты же сама часто говоришь нам: « Купите статейку!». И кто моим детям «статейку » купит? А?»

–« Вишь, ты как заговорила! Я– то уж намаялась на етом свете. Пусть вам Боженька счастья даст!»
–« Не говори так. Не хочу слушать?»

–« А не слухай, коль не хошь!»

– Баа! Глянь, а это клубочек из моего старого платья!» – догадалась я, глядя на разноцветный клубочек.

–« Но, небось не помнишь, сорока, как на заборе повисла и клок высадила?»

–« Как же не помню, помню! Большой кусок оторвался, когда мы от дяди Вани Булыгина убегали.»

–« Вот, вишь, вспомнила. Тут во всих клубках наша одёжка.»

– « А почему ты на кусочки не рвёшь тот старый выцветший платок из твоего сундучка?»

–« Ты что, Танька, и моём сундучке побывала? Крестик не смей трогать и платок! Это паметь от моей маменьки осталась».

–« Так он же старый!»

–« Старой, да ёму цены нет.»

–« А крестик тоже старый?»

–« Никому не говори о крестике– то. Узнают, браниться станут.»

–« Не.. никому не расскажу…. И всё, что ты рассказываешь, я только слушаю, запоминаю и никому не говорю… А от отца– то твоего что – нибудь осталось?»

–« Паметь в голове да карточка!»

–« Бабушка, а он не приезжал к тебе в гости после того, как увезли на Север?»

–« Како в гости,…… много лет писем оттоль не было. Жив ли, здоров, аль помёр. Как раскулачили, да всё отобрали, так и никаких известий…..».

–« Так ты ничего и не знаeшь о нём?»

–« Ничёгошеньки! Тосковала очень. Одна осталась. Мамушка –то моя на Трошигинском кладбище уж несколько лет лежала с братом Ваней рядом. Умерла ещё до того, как родных на Север повезли. Помощи никакой. Голод да смерётушка! …… Голод да смерётушка! …… Тогда порато заоколевала и при смерти лёжала. Ни ись, ни пить не могла..»

– « Ты что, так сильно болела?»?

–« Болела, болела... Жила я тогды там, где сын Валя проживает с семьёй, в старом большом доме. Голод страшной был, да и ищё мой дедко одну оставил с робятамы малымы на руках. Осталась одна одинёшонька. Лёжу на кровати, уж к отходу готова…»

–« К какому отходу?»

–« Но умерать собралась…. Лёжу, по окнам смотрю, на белой свет наглядеться хочу. Вдруг по окнам замелькало…. В одном окне, другом,… третьём,…. четвёртом. …. Присмотрелась – мамушка моя по окнам ходит. Вся в белом. Подлетела ко мне, стоит вся така печальная и говорит мне: « Ты что же, Манюшка, тут лёжишь?». «Болею.»– говорю, а у самой губы не шевелятся. А ёна продолжат: « Вставай, Манюшка, подымайся! Я -то помёрла, а тибе жить надоть! Робяток твоих кто ростить будет? Помрут ёны без тибя!». Я ей отвечаю:« Дак нам и так ись нечего, да и
силушек у миня нету, мамонька!» Ёна стоит рядушком, беленька вся, плачет:« Вставай, Манюшка, надоть пить и ись потихоньку! Давай я твои губоньки помочу!» Чувствую, будто водой кто по губам водит и пить дает. Заплакала я тогдысь, шепчу: «Мамонька ты моя, родименькая! Да ты ведь помёрла?» А ёна погладила миня по лицу,…. а я така тоща тогда была, …. и говорит: « Помёрла я, доченька, а тибе, родимой, жить надоть! Вставай, Манюшка!» Я руку– то к ей тяну, а ёна и пропала. После такого видения я на поправку пошла. Хворобу, как рукой сняло. Выстала потихоньку, в кровати села, сибя не узнаю. В дому потом и еда нашлась, соседи молока принесли, из Саминой хлеба прислали. Всё ето были матушкины дияния с того света и помощь мне. Я ведь долго страдала, когда мамушка моя умерла. Так– то, Танюшка!»

– « Ой, как страшно! Баа! А ты не боялась, когда твоя мама к тебе мёртвой пришла?»– спросила я.

–« Нет, … не испугалась. Своя ведь мать– то! Ёна хоть жива, хоть мёртвая – всё одно дорога! Я ведь тогда на краю смерти побывала. Оттуда всё видится иначе,…….. а тех, кого любил, любишь ещё сильнее ».

–«Ты знаешь, бабушка, а я покойников боюсь».– прошептала я.

–« Не бойся, мёртвой ничего плохого никому не сделат. Вот, внука, как я помру, ты миня не бойся. Подойди к гробу, возьмись за мою праву ногу и попрощайся. Не буду приходить и пугать! Я то, когда насовсем туда уходить стану, найду способ с тобой попрощаться,… Ты поймешь, что бабки боле нету! И ты постарайся тогды обо мне хорошое подумать. Душе, когда она улетает совсем, очень тяжело. Мы, ведь знашь, внука, сколько мы за жизнь нагрешить успевам, и не всё нам простится там. Ты уж помоги мне тогды, Танюшка!»

–« Бабушка, а ты не умирай, всегда живи! Договорились?»

–« Договорились! Любушка, Танюшка, ты моя!»

Бабушка продолжила ткать половик, посматривая на меня. А я смотрела на неё. Из моих глаз покатились слёзы, и стало так горько, что даже болью перехватило горло, и стало трудно дышать…. Ставины защёлкали снова и снова. Половик получался разноцветный, как радуга. Я удивлялась бабушкиному умению подбирать клубочки и ткать изумительный узор. Солнышко освещало нашу кухню. Лучики его отражались от самовара и играли на потолке. В доме временами становилось тихо, тихо. Тишина была такая, что слышно, как часы с гирями томно тикали. Часы у нас красивые, на крышке нарисованы три медведя в лесу. Гирьки надо было подтягивать, иначе часы переставали тикать. Эту тишину нарушали только бабушкины ставины. Они на мгновение замирали, а потом опять щёлкали.

Рейтинг поста:  +24